Белая ночь - Страница 39

Сейчас у меня уходило на сосредоточение десять-двенадцать минут. Когда я встал и вернулся к столу, во всем мире не осталось больше ничего кроме меня, Маленького Чикаго и необходимости найти убийцу.

— Боб? — прошептал я.

— Все в порядке. Зеленый свет, капитан, — добавил он, довольно удачно изобразив шотландский акцент.

Я кивнул, не говоря ничего в ответ. А потом я напряг волю, и огоньки в глазницах у черепа разом съежились до размеров булавочной головки. Свечи тоже померкли. Между оловянными зданиями вытянулись, перечеркнув улицы, черные тени. В лаборатории сделалось еще на пару градусов холоднее — это я буквально высасывал энергию из окружавшего меня воздуха; температура же моего тела, напротив, повысилась примерно на столько же, отчего кожа моя слегка горела. Я медленно выпустил воздух из легких, и у лица моего повисло маленькое облачко выдоха.

Медленными, осторожными движениями взял я спичечную коробку, открыл ее и, достав из нее кусочек зеленой эмали, положил ее на крышу крошечной копии моего дома.

— Reperios. Invenios, — повторил я несколько раз шепотом, положив одну руку на карту города, а пальцем другой прижав зеленое пятнышко эмали.

На мгновение ощущения затуманились, а потом Маленький Чикаго стремительно надвинулся на меня. Его здания росли на глазах, превращаясь в небоскребы, и пару мгновений спустя я стоял на улице перед оловянной копией моего дома в натуральную величину.

Еще секунда-другая ушла у меня на то, чтобы оглядеться по сторонам.

Внешне все напоминало Чикаго. Вокруг ощущалось движение. Неясные силуэты листьев, трепетавших на оловянных деревьях, призрачные образы настоящих листьев на настоящих деревьях настоящего Чикаго. Слабый свет пробивался сквозь занавески в обозначенных нишами оловянных окнах. Призрачные автомобили шуршали шинами по улицам. До меня доносились приглушенные звуки города, слабые запахи.

Ну, конечно, я мог задрать голову и увидеть себя самого, мое физическое тело, возвышавшееся над миниатюрным городом этаким двоюродным братом Годзиллы. В небе над Маленьким Чикаго мерцали огни: отсветы лабораторных свечей, оранжевые глаза Боба — слишком большие для звезд. Наверное, примерно так видится Солнце с дальних планет системы.

Я коснулся краски, чуть напряг волю, и зеленое пятнышко, вспыхнув крошечным клубком зеленого света, взвилось в воздух, на мгновение замерло над моей рукой, а потом крошечной кометой устремилось на север.

— Может, тебе и удалось выйти сухим из воды в других городах, Серый Плащ, — пробормотал я. — Но Чикаго — мой город.

Моя плоть тоже превратилась в комок мерцающего серебряного света, и я почувствовал, что лечу сквозь призрачные образы ночного Чикаго — таким же духом, как те, что окружали меня в созданной мною модели.

Поисковое заклятие привело меня в точку, расположенную в полутора кварталах южнее парка на Гуди-сквер — небольшого островка зелени, который городу удалось сохранить в обступивших его каменных джунглях. Яркая светящаяся точка догнала призрачный образ едущего по улице автомобиля, и тот разом сделался отчетливым и материальным.

— Попался, гад, — выдохнул я и подобрался ближе к машине, держась рядом с ее задним бампером и сосредоточив внимание на водителе. Призрачный образ, черт его подери, оставался расплывчатым. Стальной кузов машины сдерживал мое заклятие, и это мешало мне разглядеть водителя лучше. Возможно, мне и удалось бы накачать в него больше энергии и добиться большей четкости изображения, но я оставлял это на крайний случай. Малейший перебор — и все заклятие могло полететь ко всем чертям, оставив меня слишком изможденным, чтобы восстановить связь. Гораздо более разумным представлялось держаться вплотную к нему и слушать. Уловить звук проще — тем более, что тесный интерьер салона только усиливал его.

Машина остановилась в трех шагах от парка. Странное это место: образ у него какой-то раздвоенный. Парк пытается совместить в себе изысканную работу ландшафтного дизайнера и детскую площадку, и всякий раз, когда я вижу его, у меня складывается впечатление, что побеждают детки. Что ж, я за них рад. В возрасте четырех, или шести, или даже восьми лет думаешь не о эстетике итальянского Возрождения, а о том, где бы лучше поиграть. Я, во всяком случае, в свое время думал именно об этом.

Я сосредоточился чуть сильнее, и звуки ночного города ожили вокруг меня, превратившись из невнятного ропота в реальный городской шум — словно я сам стоял на этом месте. Шум уличного движения. Далекая полицейская сирена. Почти неслышный шелест шин по расположенной почти в миле магистрали. Похожее на стрекот кузнечика щебетание далекой сигнализации. Все это представлялось мне звуками оркестра, пробующего инструменты перед увертюрой.

Быстрые, уверенные шаги приближались к машине. Занавес поднимался.

Отворилась правая, пассажирская дверь машины, и рядом с первой призрачной фигурой возникла другая. Дверь захлопнулась — громче и резче, чем можно было.

— Ты с ума сошел, — спросил пассажир, — назначив встречу здесь?

— Чем это место плохо? — буркнул Серый Плащ.

Голос его оказался тенором, хот слышался мне отдаленным, словно из радиопередачи с помехами. И акцент… какой-то такой, восточноевропейский. Трудно сказать.

— Самое что есть гнездо чертовых зажиточных белых англо-саксонских американцев, — буркнул пассажир. Голос его звучал ниже, так же приглушенно, и ни намека на иностранный акцент я не услышал. Ни дать, ни взять телеведущий со Среднего Запада. — Здесь пруд пруди их частных секьюрити. Полиции. Стоит кому-то что-то заподозрить, и не успеешь оглянуться, как окажешься в центре внимания.